По итогам второго тура президентских выборов в Турции Эрдоган все же смог сохранить власть в своих руках. Однако эта победа определенно будет требовать от властей принятия корректировок как во внешней политике, так и во внутренней.
В частности, в наиболее критикуемом вопросе – политике Анкары по отношению к Сирии – изменения похоже, что неизбежны. Тут наметился явный тренд на изменение внешнеполитического курса по отношению к Сирии. Очевидно, что Эрдоган и его команда будут стараться нормализовать отношения с Сирией, строить инфраструктуру и создавать условия для обратного переезда многомиллионных сирийских беженцев. Тем самым будет решаться и другая проблема – улучшение социально-экономической обстановки в стране.
В Центральной Азии, и особенно на Кавказе, Турция очевидно будет пытаться закрепить успех последних лет. Эрдогану было выгодно усиливать тюркский вектор, поскольку внутри страны существенно расширился национал-патриотический сегмент населения, который приветствовал общетюркские ценности. С другой стороны, в ситуации, когда ключевой игрок в этих регионах отвлечен на войну в Украине, Анкара стремиться занять освобождаемые нищи, в первую очередь в экономической сфере, а также в вопросах безопасности. Хотя стоит отметить, что Эрдоган не всегда придерживался такого подхода. Использование тюркского фактора стало дополнительным способом укрепления власти Эрдогана и его партии.
Между тем, Россия на фоне явных провалов в Украине и ухудшения отношений с Западом пытается разными способами удержать свое влияние в Центральной Азии. Но и здесь ситуация стремительно меняется и явно не в пользу Москвы. Китай, также используя благоприятный момент, сделал большой шаг по включению всех пяти центральноазиатских стран в свою орбиту влияния. С созданием в Сиане регулярного механизма встреч «Центральная Азия+Китай» Пекин, по сути, сделал то, чего не удавалось Москве, а именно включение всех пяти стран региона в свою интеграционную модель. Чем это обернется в будущем, пока судить сложно. Но, как отмечает наш спикер, расширение влияния Китая в Центральной Азии неприемлемо для России. Соответственно, в отдаленной перспективе, конфликт интересов Москвы и Пекина в ЦА практически неизбежен.
В этой новой конфигурации сил в регионе явно более значимую роль, чем в прежние годы, будет играть как раз Турция. К слову, Анкара применяет достаточно гибкий подход в сотрудничестве с присутствующими здесь игроками.
Например, в экономическом плане Турция неплохо взаимодействует с Китаем, поскольку сегодня интересы двух игроков совпадают, и стороны продвигают Транскаспийский наземный коридор. Но в вопросах обеспечения безопасности Анкара явно будет выстраивать собственную линию в регионе.
Об ожидаемых изменениях в турецкой внешней политике при новом сроке Эрдогана, о политике региональных и глобальных игроков в Центральной Азии, о перспективах тюркской интеграции и региональных связей в Центральной Азии рассказывает исследовательница из Турции Анар Сомунджуоглу.
Меня зовут Анар Сомунджуоглу. Я эксперт, проживающий в Турции, по Центральной Азии, России. Работаю в Университете Хаджеттепе на факультете экономики и административных наук. И занимаюсь вот уже, наверное, 20 лет политикой России по отношению к Центральной Азии. Ну и, конечно, живя в Турции, одна из моих тем — это также турецкая политика по отношению к Центральной Азии.
Начнем, наверное, с итогов выборов в Турции, прошедшие в выходные. Прошел уже второй тур президентских выборов, где с небольшим преимуществом победу одержал Эрдоган. Чего можно ожидать во внутренней и внешней политике Турции с его переизбранием? В частности, критика в адрес турецких властей в последние годы растет из-за сложнейшей экономической ситуации в стране. Но не меньшую критику вызывают и внешнеполитические действия Ангары. С учетом этого, будет ли руководство страны вносить какие-то коррективы в свою политику?
Вообще-то коррективы уже обозначились до выборов, можно сказать. Если говорить про Сирию, то да, здесь существуют различные подходы. И все-таки один из таких самых критикуемых аспектов, его можно назвать более внутриполитическим, чем внешнеполитическим, потому что это связано с внешней политикой по отношению к Сирии, но имеет свои последствия для внутренней политики – это присутствие сирийских беженцев на территории Турции. Многомиллионное присутствие, которое отягощает, конечно, экономическую ситуацию, и это стало одним из таких мобилизующих факторов во втором туре, например.
Если говорить о том, какие уже изменения обозначились, то видно, что существует такой тренд на как-то переговорить и вернуться к нормальным соседским отношениям с сирийским правительством. Тренд на это уже обозначился, так что, если что-то и изменится, это уже тот процесс, который пошел до выборов. Также имеются, конечно, трения очень серьезные с США, и торг в этом отношении будет продолжаться. Но как все это вместе будет происходить, не совсем понятно, потому что все зациклено на Сирии именно. И вы знаете, что в Сирии также существуют определенные анклавы, поддерживаемые США. Что будет с этими квази-протекторатами еще непонятно. Поэтому, хотя со стороны правительства Турции существует тенденция как-то договориться с США, вот этот момент также будет препятствовать такому повороту. Так что на этот момент я не скажу вам ничего очень определенного, только вот то, что существуют какие-то наметки, какие-то разработки о том, что стоит как-то договориться с США каким-то образом и стоит одновременно договориться с Сирией. Но как бы немного можно даже сказать, что эти две цели они противоречат друг другу.
Если посмотреть с внутриполитической или может быть даже больше с внутриэкономической точки зрения, есть ли здесь какие-то подвижки со стороны переизбранных властей?
Пока нет, в принципе. По внутриполитической ситуации здесь такой очень острый вопрос, как я и сказала, очень критикуемый населением – это присутствие беженцев и обещание правительства, уже переизбранного правительства, что часть какая-то из них будет возвращена в Сирию. Для них будут построены дома и таким образом нагрузка на экономику Турции уменьшится. Если говорить о других ситуациях, здесь нельзя сказать, что что-то радикальное произойдет. В смысле каких-то таких предпосылок для особых изменений пока не видно.
Спасибо. Еще на этапе предвыборной гонки, здесь в Центральной Азии, в Казахстане, в Кыргызстане было принято считать, что победа Эрдогана будет более выгодной, чем приход к власти в Турции Кылычдароглу. Очевидно, что это было связано с тем, что Эрдоган существенно усилил центральноазиатскую составляющую внешней политики, а также придал процессам тюркской интеграции новый импульс. Что можно ожидать в этом направлении? Например, сегодня мы наблюдаем, без преувеличения, новый этап Большой игры в Центральной Азии. Пользуясь тем, что Россия отвлечена на Украину, Китай существенно наращивает свое влияние в регионе. Это мы наблюдали по итогам саммита в Сиане с участием лидеров всех пяти республик Центральной Азии. А западные страны также не оставляют попытки удержать центральноазиатские республики в орбите своего культурного или информационного влияния. Как в этой ситуации может и будет действовать Турция? Будет ли Анкара предпринимать более активные шаги?
Ну довольно длинный вопрос. Именно ситуация в Центральной Азии на Кавказе и сравнительное ослабление России в целом как раз и повлияло на турецкую активность последних лет. Это не изначальное такое эрдогановское отношение к Центральной Азии и Кавказу особое. А именно то, что происходит в регионе. И это как раз и создало такую ситуацию, когда как бы поля для маневров было больше, особенно, конечно, на Кавказе. И здесь даже можно сказать, что в этом плане осуществился такой поворот именно в политике эрдогановского правительства. Потому что в первые десятилетия его правления, профиль турецкого влияния, присутствия в Центральной Азии и в Кавказе был принижен, был довольно низким. И Турция сконцентрировалась сначала на Европейском Союзе, а потом уже на Ближнем Востоке.
Но вот также эта активизация последних лет еще и связана с внутренней политикой. Не только ситуацией в регионе, не только с возможностью усилить свое влияние вообще, а именно с внутренней политикой после провала некоторых инициатив. В том числе внешнеполитических, и усиления такого национал-патриотического, как сказать, сентимента в самой Турции, после провала политики “о нулевых проблемах с Ближним Востоком”. Провал этой политики и разные передряги послужили тому, что Эрдоган все больше и больше решил использовать именно риторику национал-патриотических сил, которые, конечно, включают в себя именно вот такой и тюркский аспект о том, что Турция – это как часть тюркского мира. То, что Турция может и должна быть активна по отношению к тюркским республикам. Хотя, если посмотреть на первый период, наоборот, даже само слово «турецкий народ», который, конечно, ну мы так переводим «турецкий народ». А в турецком языке это как “тюркский народ” и “турецкий народ” – это одно и то же, в смысле того, что например Turkiye это не Турция или Turkey, а именно Turkiye, то есть “страна турок”. Вот этот аспект не очень положительно рассматривался Эрдоганом в первые 10 лет, даже 15 лет можно сказать. И он постоянно говорил о “нашем народе”, “нашей нации”, но не “турецкой”.
И этот тренд очень заметен еще в том, что как раз таки здесь мы подходим к Кылычдароглу. То, что Кылычдароглу это как бы кандидат от оппозиции. Но оппозиция не состоит только из одной партии. Там много партий. И вот одна из этих партий как раз представляет национал-патриотическое крыло турецкой политики. И в принципе она образовалась после раскола старейшей национал-патриотической партии, которая поддерживается сейчас Эрдоганом. И после раскола что произошло? В смысле, они имели где-то около 10-12% голосов. После раскола они не поделили эти голоса, а наоборот, они оба, примерно два крыла этого дискурса, этого политического движения, увеличили свои голоса и получилось, что в целом обе стороны имеют где-то по 10-12% поддержки. То есть это показывает изменения в обществе Турции самой, и то, что эта риторика очень популярна. То есть если бы пришел к власти Кылычдароглу, в его коалиции, которая поддерживает его, достаточно много людей. И также, как бы если говорить о партиях, не только одна, там еще и вторая есть, также более малая, а это тоже тюркистская партия. И таким образом, можно сказать, что достаточно много людей в его окружении и те, кто поддерживали его, кто бы желал продолжать именно вот тот курс, который был взят в последних годы правления Эрдогана. Так что в этом смысле я думаю, те ощущения в Центральной Азии, которые присутствовали насчет того, что вот мы не знаем Кылычдароглу и он выглядит как бы менее заинтересованным в Центральной Азии, не оправдались бы. Наоборот, ничего бы в этом плане не изменилось. Единственное, что если посмотреть на предвыборную программу Кылычдароглу, то там более явен, конечно, секуляристский такой момент и более прозападный подход. Таким образом, можно сказать, что Турция вернулась бы по отношению к Центральной Азии к началу 90-х годов, когда Турция была не менее активна, чем сейчас, но многие политики проводились в прозападном ключе, но Турция также была бы очень и очень активна.
Очень интересный момент. А остались ли у Эрдогана какие-то стимулы, какая-то мотивация проводить эту политику дальше в Центральной Азии? Из того, что вы рассказываете, получается, что Турция и турецкое руководство в Центральной Азии заинтересованы постольку поскольку, да? И здесь прикладывают какие-то усилия только тогда, когда есть для этого подходящие условия, да? Нынешняя конъюнктура, когда, допустим, влияние России здесь снижается, но при этом каких-то искренних каких-то помыслов у Турции нет? Что теперь будет? То есть опять же это будет исходить из того, что теперь уже Китай пытается здесь усилить свое влияние и нужно что-то противопоставлять или, может быть, наоборот Турция будет заинтересована формировать здесь какие-то наземные коридоры, которые будут связывать Китай и европейскую часть?
Я хотела немного детализировать мои высказывания искренности или неискренности Турции. Что такое Турция? То, о чем я говорила, например, это Эрдоган, его партия, ПСР, а также есть малый союзник – Национал-патриотическая партия. То есть, если говорить об этой партии, об их электорате, о многих бюрократах, которые работают в государственных учреждениях Турции, нет, такой сентимент имеет место быть, он очень искренен. Я просто хотела бы уделить внимание именно вот инструментализации такого подхода Эрдоганом самим, который на самом деле является исламистом. То есть для него это такой способ остаться у власти, потому что такая внешнеполитическая повестка имеет как бы свои доходы и во внутренней политике. Но это не значит, что вот в Турции мало людей или сил, которые искренне смотрят на тюркский мир именно как часть общей тюркского мира, себя ощущают частью его. И наоборот, существует, можно сказать, присутствует такой тренд увеличения именно вот такого электората, кто именно искренне заинтересован. Это находит отклик в народе, это находит отклик в народе не только среди электората такого националистического толка и среди как бы более консервативно настроенных слоев населения, кого бы мы назвали исламистко направленными, чем национально направленными. То есть это имеет и свои последствия.
Когда в начале 2000-х годов они только пришли к власти, они вдруг объявили, что то, что было до них в 90-е годы, это был романтизм. То есть основывать отношения на общей культуре, общей истории, общей идентичности – это романтизм. И мы переходим к прагматической политике, да. А потом вот уже спустя как бы 12-13 лет у власти, наоборот, оказалось, что то, что вот проводится в жизни самой, сначала правящей партии, а потом президентом Эрдоганом, это как раз и есть тот же самый подход, то есть так называемый романтический подход, основанный на общности, на понимании общей идентичности. В отношении самого Эрдогана я уверена, что это как бы чисто такой прагматический подход, а если говорить о народе, здесь, конечно, совсем другие настроения. Очень много людей, которые искренне как бы ощущают себя именно частью этого турецкого мира, и что Турция должна делать то-то и то-то, и это как бы находит очень большой отклик
Да, это очень интересный момент. Спасибо за уточнение. А как вы оцениваете возможности России, другого игрока, который здесь присутствует в Центральной Азии? Как вы оцениваете ее возможности в Центральной Азии и шире в целом постсоветском пространстве? Вы писали статью в 2021 году на эту тему. Расскажите, пожалуйста, как изменилась ситуация и какие прогнозы можно делать сегодня?
Я думаю, чтобы делать прогнозы, следует сравнить 1991 год декабря и сейчас, где мы находимся, 2023 год. Видно, что, если говорить о влиянии России, оно идет на спад. Несмотря на разные разговоры, время от времени, об усилении влияния России и так далее. Да, есть такие зигзаги, вверх-вниз, но вот если посмотреть на весь график, если составить график условного влияния, то будет видно, что тренд идет в принципе, вниз. И, к сожалению, для России то, что происходит сейчас в Украине, война с Украиной, ещё больше усугубили этот тренд.
В принципе, конечно, я особо не поддерживаю этой риторики о Большой игре, потому что, ну, что было Большой игрой? Это, как бы, такое соперничество двух империй. И здесь наш регион, Иран, Афганистан не являлись акторами сами по себе, они не имели какого-то своего голоса в этом понимании Большой игры. Сейчас ситуация изменилась, поэтому я думаю, когда мы оцениваем влияние России и сравнительное уменьшение этого влияния, здесь также надо учитывать и влияние, и как бы усиление самих центральноазиатских государств. Да, конечно, они намного слабее, чем другие. Но вот единственный фактор, который будет определять влияние России, это, я думаю, не только другие внешние игроки (например, такие как Турция или Китай), а политика самих государств.
Расширилось поле для маневров возможных, если учитывать роль Китая и какие-то подвижки в смысле того, что Россия ожидала от сотрудничества с Китаем в Центральной Азии, это как будто бы начало меняться. Потому что для России приоритет был – обеспечение безопасности, считать себя как security provider, то есть как гарант безопасности. Так как Россия понимала, что в экономическом плане не может соперничать с Китаем. Россия более положительно смотрела на экономическое влияние Китая. Или не могла препятствовать, поэтому и не препятствовала.
Сравнительная потеря Россией какой-то инициативы в связи с войной в Украине, пытается быть компенсировано Россией как бы усилением интеграционных процессов, но здесь вот процесс тоже идет очень, ну не в пользу России, можно было сказать. Например, последние высказывания Токаева также говорят о том, что идет давление на изменение какого-то вектора интеграции в ЕАЭС. Но мы видим, как присутствие других игроков, например, Китая, Турции и так далее, способствует тому, что курс Казахстана, который наметился с самого начала, продолжается. В смысле, Казахстан имеет силы до сих пор пытаться достичь своего идеала. Если говорить об идеале – это стремление быть равными партнерами. Вот этот идеал до сих пор, конечно, очень трудно достигаемый. Я не знаю, есть ли вообще возможность его достигнуть. И несмотря на попытки России каким-то образом компенсировать потерю своего влияния интеграцией с определенными игроками.
В оригинале экономическая интеграция для постсоветских стран, по определению присутствующим во внешнеполитических документах России 90-х годов, была предусмотрена в принципе для всех членов СНГ. В этом плане трудности продолжают существовать. И оказывается, что даже у Казахстана тренд – в первую очередь думать о своей независимости и стараться сохранить так называемую стратегическую автономность, strategic autonomy, то, что говорят.
Насколько это получается у Казахстана? Наверное, мы еще поговорим чуть позже. Вот вы сейчас упомянули о Евразийском экономическом союзе. Как, по вашему мнению, какое будущее его ждет? В целом, если мы будем говорить о будущем экономической интеграции под эгидой России, сможет ли она сохранить свои преимущества? Будет ли она вообще функционировать, эта организация? С одной стороны, мы видим, что несмотря на войну и даже санкции, наложенные на Москву, Россия остается важнейшим торговым партнером всех центральноазиатских республик. Объемы торговли с Россией продолжают расти. Но, с другой стороны, здесь опять же усиливается Китай, который фактически предлагает свою модель многостороннего сотрудничества по формуле 5+1. То есть, по сути, мы видим, что Пекину удалось то, чего не смогла добиться Москва, а именно включение всех пяти стран региона в одну интеграционную модель, в данном случае пока экономическую, да? Сейчас уже формируется 5+1 регулярный механизм встреч стран Центральной Азии и Китая, куда мы все входим. Например, в Евразийский экономический союз все еще не вступил Узбекистан. Да и Таджикистан пока еще остается за бортом. Что ждет эту организацию, по вашему мнению?
В принципе да, как вы сказали, преимущества России существуют до сих пор. Но, с другой стороны, происходит как бы такая конкуренция, Китай выдвигает новые инициативы. Китай имеет гораздо больше экономических возможностей влиять, конечно, на более обширный рынок. Китай имеет возможности быстро и завершать инвестиционные проекты. Но вот наряду со всеми этими факторами, Россия сама уменьшает свои преимущества, можно сказать. Вот сама эта политика по отношению к постсоветским странам, особенно по отношению к Украине, отпугивает даже тех, кто хотел бы интегрироваться с Россией. То есть сомнения населения, если посмотреть на народ, на население, они появляются именно в связи с действиями самой России. Эта политика сама контрпродуктивна, в принципе.
А если говорить экономически, то здесь вот интересно, что наметился такой тренд. Если смотреть просто в исторической перспективе, да, вот еще с 19-го века даже можно сказать, что как бы для нашего региона, для Центральной Азии, Россия была более экономической развитой и в целом более развитой страной, которая могла быть источником развития, источником способствования развития, источником инвестиций и так далее. Ну, конечно, каким путем это все проводилось, это другой разговор. Но вот после обретения независимости независимые государства Центральной Азии продолжали смотреть на Россию в этом ключе. То есть Россия как источник экономического притяжения, который способствует развитию самих центральноазиатских стран. И на данном моменте вот эта роль утратила свои краски, можно сказать.
Китай как экономический актор, как такая сила экономическая, как именно источник инвестиций, кредитов и даже как бы как актор, который проводит новые пути и соединяет Центральную Азию с миром, становится более привлекательным. Это очень важный тренд, я думаю, потому что до сих пор Россия имела такие преимущества, да? И считалось, что даже когда распался Советский Союз, просто-напросто центральноазиатским странам некуда идти, что только Россия сможет обеспечить будущее развитие, таким образом понималось именно вот это преимущество российское.
А сейчас стали возникать вопросы на эту тему. И даже если эти преимущества стали уменьшаться, но курс на экономическую интеграцию с Россией, более активных связей с Россией будет продолжен не именно из-за того, что Россия экономически более привлекательна. А это будет также связано с пониманием о своей безопасности. То есть до сих пор вот то понимание, которое возникло в начале 90-х годов в центральноазиатских странах, но особенно в Казахстане, что Россия, кроме экономического, желает продолжить свое политическое влияние. Но если посмотреть на Китай, это как бы более опасно, да, и по сравнению. Вот такое общее понимание, оно до сих пор все-таки имеет место быть, несмотря на то, что сейчас, конечно, ситуация намного изменилась, вот именно по сравнению с началом.
Да, а вот если с экономической интеграцией все еще много вопросов, то в плане безопасности ситуация тоже неоднозначная в Центральной Азии. Тут еще больше внешних игроков, которые продвигают себя в роли гаранта безопасности. Кроме традиционного партнера России, роль которой хоть и снижается, тем не менее остается исключительной, в Центральной Азии также есть Китай, который посредством преимущественно двусторонних соглашений активно входит в это пространство. И уже фиксируются китайские частные охранные предприятия, есть какие-то двусторонние соглашения в оборонной промышленности, в области безопасности в целом. И здесь же в этой сфере присутствуют интересы и Турции, которая становится важным игроком в плане военной безопасности. Как, по вашему мнению, различные внешние центры смогут взаимодействовать с Центральной Азией?
Ну, как смогут? Возможно, здесь нам нужны какие-то прецеденты, примеры, чтобы посмотреть, как это все двигалось раньше. Прецеденты такого сотрудничества уже были. И здесь есть влияние именно третьей стороны. То есть, например, декларация ШОС 2005 года. Мы видим Россию и Китай здесь силами, которые пытались противостоять американскому влиянию. Они, можно сказать, потребовали вывода американских войск из Кыргызстана и Узбекистана. Ну, конечно, дипломатическим языком, но все-таки. Вот такое взаимодействие имело место быть. И мы видим здесь третью сторону, которая направлена против влияния какого-то другого игрока. Возможно, здесь нам стоит вспомнить также то, что происходило в Карабахе. То есть Турция и Россия ведь там же тоже взаимодействовали и взаимодействуют. Россия была вынуждена признать расширение влияния Турции. Но опять таким же образом Россия смотрит и на Китай, то, что это не так опасно для России, как американское влияние. То есть здесь именно сотрудничать против кого-то или сотрудничать для того, чтобы третий, который считается более опасным для России, не занял здесь, не проявил здесь больше своего влияния. Вот таким способом. А да, до сегодняшнего момента такой третий силой, которая каким-то образом способствует тому, что другие игроки кооперируются, были США. А в будущем, возможно, это будет Китай, наоборот. То есть потому что эти приоритеты российские о том, что безопасность Центральной Азии – за это ответственна Россия, где Россия является самой влиятельной державой. Такой подход так легко не поменяется.
То есть, ну, если говорить по более таким мелким проблемам, для России приемлемым, – это, например, в Таджикистане Китай усиливает свою составляющую такой своей внешней политики по отношению к безопасности в Центральной Азии.
Это ладно, но вот в чем проблема вообще этого взаимодействия сегодняшнего Китая и России в Центральной Азии. Это по событиям последних лет особенно видно. Это то, что для обеих сторон самой важной страной Центральной Азии является Казахстан. Расширение влияния Китая в сфере безопасности в Казахстане, это, я думаю, и сейчас, так и в будущем неприемлемо для России.
То есть в перспективе мы можем увидеть конфликт интересов России и Китая в Центральная Азии?
Да, в перспективе. Помните, мы говорили о мечте Казахстана быть более равными партнерами? Возможно, это поспособствует как бы частично реализации этой мечты, и возможно, это поспособствует тому, что Россия будет вынуждена кооперироваться с другими силами.
В том числе с Турцией?
Ну это так, на будущие перспективы. Да, в том числе, возможно, с Турцией. Здесь позиция Турции также важна. Ну и, конечно, мы здесь все говорим в отрыве от отношений России с Западом, США. Пока это очень долгосрочный, конечно, разрыв. И таким образом, даже роль Китая, даже какие-то заявления о защите безопасности Центральной Азии, все-таки в целом остаются безответными со стороны России именно в связи с этой ситуацией.
Да, я с вами согласен. Мне кажется, как раз-таки западный фактор, точнее конфликт России, война России в Украине и конфронтация с Западом — это вот единственный фактор, который сближает Россию и Китай, в том числе в Центральной Азии.
Давайте еще одну перманенту актуальную для центральноазиатских стран обсудим. Это поиск эффективных транспортных коммуникаций. В этом плане Срединный коридор вновь приобретает особый смысл. Э тот коридор сегодня поддерживают и Китай, и европейские наши партнеры. Более того, Китай готов вкладывать инвестиции в реальное формирование физической инфраструктуры по этому маршруту. Но пока говорить о каком-то значимом наполнении все еще рано. Расскажите пожалуйста, какие “узкие горлышки” у Срединного коридора на данный момент существуют? И готова ли Турция поддерживать этот Транскаспийский международный транспортный маршрут (ТМТМ)?
Турция поддерживает этот маршрут. Существует такой альянс между железнодорожными учреждениями, портами Транскаспийского транспортного коридора. И Турция, турецкие железные дороги является его частью. То есть здесь полностью идет поддержка. Если говорить именно о турецких инициативах, то время от времени этот коридор называется Срединным коридором. И это политика Турции в том числе. То есть именно построение или создание срединного коридора, который проходил бы из Центральной Азии через Каспий, потом через Кавказ и дальше в Турцию.
И Турция даже односторонне, реализовала уже несколько проектов, которые послужили бы именно развитию этого коридора. Например, связующие линии под Босфором, железнодорожный тоннель, автомобильный тоннель, новый мост, третий мост между Европой и Азией в Стамбуле. Даже новый Стамбульский аэропорт презентуется именно как часть этого срединного коридора. И также существуют ещё проекты более многосторонние. Это Баку-Тбилиси-Карс, железная дорога, которая связывает Азербайджан с Турцией. И задумка Турции была, что после объявления инициативы «Один пояс, один путь», Срединный коридор более выгоден для Турции. Он будет проходить через Турцию, поэтому стоит лоббировать именно направление грузов в эту сторону. И для этого нужны какие-то инвестиции со стороны Турции. То, что здесь другой подход немного, в смысле того, что не только ожидание каких-то инвестиций со стороны Китая, а проводить свои, осуществлять свои проекты также и делать этот путь более привлекательным. То есть в этом плане это уже очень такая долгосрочная политика.
А если говорить об узких горлышках, ну изначально, если срединный коридор проходит по Каспии, явно, что узких горлышек очень много. Во-первых, он мультимодальный, это проблема. Во-вторых, там существует также разница в железнодорожной колее. Даже, ладно, после Баку, дальше идет Грузия, и потом в Турцию здесь уже разница имеет место быть. И, естественно, именно заполнение этого коридора связано с такими проблемами. То, что низкая пропускаемость на самом деле у этого коридора. И также существуют до сих пор проблемы, связанные с законодательством, тарифы между странами. Но во всем этом Турция очень активно участвует посредством этого альянса между учреждениями, а также внутри Организации тюркских государств. То есть эта структура тоже задействована для того, чтобы продвигать Срединный коридор.
Ну, Срединный коридор, вы знаете, да, что там не очевидно, что он должен проходить, между прочим, через Каспий. Есть другие проекты. И вот в этом плане Турция, конечно, рассчитывает, что все-таки то, что было построено Турцией, будет задействовано, особенно Баку-Тбилиси-Карс. И то, что новые изменения на Кавказе, которые происходят – возможность нормализации отношений между Арменией и Азербайджаном, повысит возможности этого коридора.
Спасибо. И наконец, мы сегодня немного не затрагивали тему региональной интеграции в Центральной Азии. Как вы оцениваете ее перспективы, особенно в нынешних условиях? Какие препятствия тормозят, на ваш взгляд, развитие интеграции в регионе и как их преодолеть?
Да, очень трудный вопрос. Препятствия, я думаю, те же самые, что и были, в принципе. Но только единственное препятствие, которое, в принципе, преодолено – это отношения между Узбекистаном и Казахстаном, которые намного улучшились после смены президента. И тренд или такая пропаганда, что “мы все находимся в одном регионе, должны сотрудничать, давайте реализовать различные экономические, агропроекты, если добавить к железнодорожным и так далее”. То есть это препятствие, в принципе, преодолено, можно сказать, на данный момент. А так, в принципе, все препятствия, которые существовали раньше, до сих пор и есть.
То есть различные потенциальные проблемы, некоторые из них не очень потенциальные даже, между странами региона. Например, проблемы по воде, границе. То есть до сих пор все так же находится на своем месте. Конечно, здесь есть изменения. Например, Узбекистан и Казахстан очень активны, в том смысле, что поскорее хотят эти проблемы решить и определиться вот с этими линиями. Но все-таки нельзя сказать, что эта проблема полностью ушла в небытие. Она имеет место быть до сих пор.
И вкупе с этим до сих пор, конечно, не существует такого регионального механизма улаживания таких конфликтов. Можно вспомнить последние военные действия между Таджикистаном и Кыргызстаном. Региональным странам просто нечего сказать. Они не могут найти именно такой механизм, чтобы как-то уладить такие очаги нестабильности. И эта проблема продолжает существовать. А с другой стороны, самая такая, можно сказать, проблема, которую очень трудно преодолеть из всех существующих, самое, возможно, долгосрочное препятствие – это само определение идентичности центральноазиатских стран. Нациестроительство, которое в принципе в целом направлено на продолжение тех разделительных линий, которые были намечены еще в советский период. А ведь для того, чтобы способствовать региональному сотрудничеству, должно иметь место быть и региональное понимание идентичности, общности. В национальных политиках центральноазиатских стран до сих пор это не очень выражено. Есть изменения, конечно, особенно в последние годы. Но приоритет до сих пор именно – нациестроительство. Я не говорю, что должен быть приоритетизирован региональный подход. Но он должен, в принципе, если мы говорим о какой-то успешной регионализации, быть, и он должен быть институционализирован.
То есть, например, общее понимание истории. Например, даже по отношению к истории такого не существует. И до сих пор имеет, что мы имеем, это как бы очень разные подходы к одинаковым процессам. К одним и тем же историческим процессам. И между прочим, здесь как раз-таки интересна роль Турции. В том, что одна из первых инициатив Турецкой Республики по отношению к тюркским республикам была то, что мы должны найти понимание общей истории. И учебники об общей истории должны быть одними и теми же. И внутри организации тюркских государств существовал такой проект “Учебники общей истории”. Но здесь и видны проблемы, что, во-первых, этот подход не включает Таджикистан. Во-вторых, даже здесь тюркские государства не смогли договориться о более близкой истории. Самые такие проблематичные моменты были просто опущены. И ничего из этого не вышло пока. То есть эта проблема до сих пор имеет место быть. Конечно, если сравнить начало независимости и сегодняшний день, много что произошло. Но в целом те препятствия, которые были явны еще в начале 90-х, они продолжают существовать.
